Тысяча игр рождалась в движении – летом. Зимой – еще пятьсот. Остановить "беганье" могли только затяжные осенние дожди, промозглый ветер, уход детства… Осенью мальчишки грелись по подъездам, которые в те времена не запирались, трепали языками, плевали на пол и на потолок. Умненькие детки находили удовольствие в книгах и настольных играх. Обычные - в мелком хулиганстве. А я все это умудрился соединить: книги, настольные игры, мелкое хулиганство, а также тысячи подвижных игр с погонями, перестрелками и поисками кладов - я все это стал лепить из пластилина.

Рождение цивилизации

Тут надо сказать, что я умел лепить ВСЁ. Не знаю, откуда это, но я в семь лет на радость маме слепил из пластилина греческую богиню войны Афину Палладу в полном военном облачении. Я скопировал ее с взрослой книжки, показал маме, а она… выдала мою тайну гостям: «А у нас Вовик слепил Афину Палладу!». Гости столпились, давай хвалить Вовика - меня. Больше я родителям свою лепнину не показывал. И друзьям не показывал.

Я не обиделся, просто у меня БОГИНЯ ВОЙНЫ ОЖИЛА, я внутри перестал чувствовать себя «Вовиком». У меня пошла игра с самим собой. Объяснять друзьям правила той игры было долго и бесполезно – не потому, что они такие дураки и про богиню войны ничего не знают, а потому, что я часто менял правила по своему усмотрению. Короче, увлекательнейшая игра с самим собой в пластилиновых солдатиков собственного изобретения.

О, это были хорошие солдаты, лучше оловянных в сто раз. Они были подвижны, гибки, сильны и выносливы. Античные атлеты в шлемах с гребнями и разноцветных плащах, они держали в левой руке щит, а в правой меч или копье. Они дрались, как львы. С кем? С врагами! Я лепил им врагов, много-много лепил им врагов на убой. Мои солдаты их всех пронзали копьями и рубили мечами на куски, повсюду на поле боя валялись головы и руки побежденных. Меня тошнило от этого зрелища, я уходил в страшной усталости прочь. Звери. Я посылал им возмездие. Новое войско, прекрасно обученное и вооруженное, прибывало на невиданных летающих кораблях и обращало старое войско в бегство. Я лично руководил сражением, я был из синего пластилина, мой черный шлем венчал белый пух, надерганный из подушки. Мои новые воины брали старых в плен и заставляли их убирать трупы, которые они тут накидали. А потом на расчищенном месте я велел строить дворец нашему султану.

Султаном тоже был я. Мой белый плащ из тончайшего красного пластилина украшала еще более тонкая, почти прозрачная пластилиновая аппликация, на груди сверкал невероятных размеров настоящий бриллиант – стекляшка из старой маминой броши. Я был султан, я жил в высокой башне в окружении преданных слуг и еще более преданных, до дебилизма, рабов и наслаждался безбрежной властью.

Понятно, что рабскую работу по уборке территории и возведению дворца делал тоже я. А кто же еще? Раб, султан, герой, разбойник, вор, палач – все я.

И мне это нравилось.

Когда мне это надоедало, я сжигал дворец.

Огонь был настоящий. Поэтому мои человечки должны были погибнуть все. Они же не знали огня, а я знал, я лучше всех разводил костры во дворе, даже без спичек – от солнца. Это была моя стихия – огонь, а для них – невиданное бедствие, гнев богов.

Назревала великая катастрофа – гибель пластилиновой цивилизации.

Гибель цивилизации

Пластилиновая цивилизация к тому времени размещалась компактно на фанерке. В центре красовался великолепный дворец султана, с оборотной его стороны, как в разрезе, были видны покои владыки, галереи, по которым гулял султан, тронный зал, где он судил недовольных, были также комнаты охраны, зверинец, пыточные камеры и прочее – что там душе угодно? – гарем. Ну, гарем в понимании ребенка был филиалом зверинца, заведением искусственным и бесполезным, поэтому очень скоро в его помещении разместился склад оружия. Площадь перед дворцом окружали дома ремесленников, строителей, которые все это и создали – моими, конечно, руками. Я тут ничего не копировал с книжек и не планировал – город строился сам собой, по мере необходимости возникали и исчезали казармы, мастерские, жилища… Как я позже узнал, именно так – по необходимости, а не по чьей-то воле – возникают и растут настоящие города. Без необходимости нет города. Случаются, конечно, города искусственные, выдуманные начальством, но они не живут долго, очень скоро они превращаются в склады оружия.

Повеяло катастрофой, и с этой минуты мой город стал секретным объектом. До того фанера стояла на виду у родителей. Теперь я стал убирать ее в глубокую тумбочку. Там у меня был нарочно устроен книжный завал, он преграждал любопытным путь к секретному объекту.

И вот там, в засекреченном городе, в одном неприметном домике ремесленника в соответствии с планом катастрофы завелся новый персонаж – Гениальный Ученый. Он изобрел «греческий огонь» и построил первый огнемет. Затем он продал свое дьявольское изобретение, суть которого не понимал, как это нередко случается с гениями, – продал «греческий огонь» заговорщикам. И уже те (улучив момент, когда моих родителей не было дома) подожгли дворец султана огнеметами. Настоящими.

Что за огнеметы? Из расчески. Раньше расчески были горючие – из ацетатной пластмассы (сейчас таких нет, уже можно открыть детям военную тайну), я выламывал зубчики из расчески, оборачивал их фольгой, поджигал и вручал «греческий огонь» одному солдату, другому, третьему... Пламя било в стены дворца со свистом, пластилин плавился и горел, башня заваливалась набок, раскаленная лава заливала постройки мирных жителей…

В огне и ядовитом дыму погибли все, и поджигатели тоже. И я - прежний.

Бессмертный мир

Две недели я переживал случившееся. Потом, решившись, отворил дверцу тумбочки. Разобрав завал, я вытащил на свет лист фанеры с оплавленными руинами моего пластилинового города.

С содроганием я созерцал мертвый пейзаж: отвердевшее озеро с бесформенными кочками – останками моих несчастных подданых.

Погоревав, я взял на кухне нож и счистил все это дело в ведро. И начал жизнь сначала.

Вторая пластилиновая цивилизация имела под собой пепелище, и поэтому не могла быть счастлива.

Жизнь нового народа была сплошным праздником, но радости не было. Теперь я знаю, в чем дело: в пятнах Первого Пожара, оставшихся на фанере. Вторая цивилизация была порочна уже потому, что она была не первая. Третья, пятая, десятая – теперь номер не имел значения. Не первая. Рай потерян. А мы даже не успели его узнать…

И что было делать «не первым» людям? Два выхода: или забыть о «первых» напрочь, или наоборот – воспеть их, чтобы соединиться.

Это я сейчас так рассуждаю, а тогда мне было, наверное, лет десять, и я попросту пробовал начать пластилиновую жизнь по-новому: сотворил племя крылатых людей, потом – шестируких «дыроголовов»… У них были забавные отношения. Но непродолжительные. Куда-то они все делись, – я сам не заметил, как вернулся к обычным людям. К своему образу и подобию.

Обычные люди построили себе обычные жилища, а потом я нашел под шкафом облепленную пылью помятую пластилиновую амфору и подбросил им, шепнув, что это – древность, уцелевшая от Первого Пожара. Они обрадовались и поместили ее на пьедестал в специально выгороженном помещении. Так возник пластилиновый музей. Во все концы нашей квартиры отправились археологические экспедиции, которые соскребали с пола пластилиновые лепешки с обрывками фольги и самые занятные из них выставляли в музее.

Так возник Музей. За ним – Театр: сцену освещали зеркала из фольги. Ресторан: на витрине стояли шеренгами бутылки всевозможных форм и цветов (где я мог их видеть в реальности? – разве что в кино, в фильме «Лимонадный Джо»). За выпивку мои человечки платили пластилиновыми улитками, связки которых носили на поясе, рядом с кинжалом. Улитки разного цвета служили им деньгами, это были такие монеты разного достоинства.

Одного города мне уже было мало. В столе и в шкафу стояли четыре больших фанерных листа, застроенных пластилином, – столица и три города – поставщики множества полезных товаров для столицы. Еще они поставляли не менее полезные для столицы уличные беспорядки, заговоры и бунты, на подавление которых столичный властитель снаряжал карательные экспедиции, всегда возвращавшиеся с победой. В этом и заключалась жизнь. А в чем еще? В разных местах моей комнаты были рассованы фанерки поменьше – маяки, форты и тюрьмы для заговорщиков. Всегда надо кого-то мучить. И кого-то прославлять – героев. У меня герои не переводились. Одного героя я даже замуровал живьем в стене. Страшная была история: пластилиновый народ так полюбил своего героя, что замуровал его в стене и тысячу лет поклонялся этому месту.

Мне было уже двенадцать лет, когда я сочинил эту историю и разыграл ее в пластилиновом государстве почти в реальном времени. Почти год мои поклонялись стене. Всем известно, что такое год в детстве, – вечность.

Когда все забыли, как выглядит герой, его гробницу вскрыли. Из самых никчемных людишек я сколотил шайку грабителей могил. Они вскрыли священную гробницу ночью, при свете электрического фонарика. Фонарик держал я, а они вскрывали. Большой я и маленькие они – мы были заодно… Это было самое сильное впечатление в моей жизни. Из пролома хлынуло Прошлое. Именно тогда я впервые почувствовал его материальную силу и навсегда запомнил этот напор.

Когда я уставал от столичных интриг, я жил в одиночестве на маяке, то есть, на шкафу. Сочинял Будущее.

Пластилиновый мир не мог погибнуть, он и не погиб. Существует до сих пор – где-то. Просто я вырос, и мы разошлись, причем, на гормональном уровне: я влюбился. Но это уже другая история…

– Ну что ты все пишешь, пишешь, – слышу я мамин голос. – Иди побегай!

– Иду.

Хостинг от uCoz